Ремарк. Лучшие цитаты Эрих Мария Ремарк
Эрих Мария Ремарк (22 июня 1898 — 25 сентября 1970 г.) знаменитый немецкий писатель ХХ века, Роман Ремарка «На Западном фронте без перемен» входит в большую тройку романов «потерянного поколения», изданных в1929 г., с такими произведениями, как «Смерть героя» Ричарда Олдингтона и «Прощай, оружие!» Эрнеста Хемингуэя.
В России, а ранее в СССР, Ремарк, являлся и является одним из самых известных и читаемых немецких писателей ХХ века. Он редко высказывался о собственном творчестве, и предпочитал, чтобы его книги говорили сами за себя.
Эрих Мария Ремарк ((нем.Erich Maria Remarque, при рождении Эрих Пауль Ремарк (Erich Paul Remark)) родился 22 июня 1898 года в Оснабрюке. В 1904-м будущий писатель поступает в церковную школу, и через 10 лет — в католическую учительскую семинарию.
В 1916 году Ремарк был призван в армию, и был направлен на Западный фронт. 31 июля 1917 г., Эриха Ремарка ранили в шею, левую ногу и правую руку, и он был доставлен в военный госпиталь в Германии, где был до конца войны.
В 1919 г. Ремарк недолго работал учителем. Чуть позже он сменил ещё несколько профессий, пока в 1921 г не занял пост редактора в журнале Echo Continental. В 1927 г. Ремарк перешел работать в журнале Sport im Bild, где с ноября 1927 года по февраль 1928 года публикуется его первый роман «Станция на горизонте», а вскоре в 1928 году был издан самый знаменитый роман Ремарке «На западном фронте без перемен».
Ещё в юности Ремарк увлекся литературой. Особенно ему нравилось творчество Стефана Цвейга, Марселя Пруста, Томаса Манна, Иоганна Гёте и Фёдора Достоевского. Также, на его темы и стили в творчестве внесли война, военный госпиталь и госпиталь для душевнобольных, в котором Ремарк работал органистом при часовне…
Я вижу только одно основание для брака: жениться надо за пять минут до смерти, чтобы не оказаться в одиночестве перед её лицом. Эрих Мария Ремарк
Лучшие цитаты Эрих Мария Ремарк (в алфавитном порядке)
А ведь, собственно говоря, стыдно ходить по земле и почти ничего не знать о ней. Даже нескольких названий цветов
А время… Оно не лечит. Оно не заштопывает раны, оно просто закрывает их сверху марлевой повязкой новых впечатлений, новых ощущений, жизненного опыта… И иногда, зацепившись за что-то, эта повязка слетает, и свежий воздух попадает в рану, даря ей новую боль… и новую жизнь…
автомобили <…> — вы, четырехколёсные, вы, динозавры двадцатого века… («Превращение Мельхиора Сирра», 1926).
Без любви человек не более чем мертвец в отпуске, несколько дат, ничего не говорящее имя
Быть может, только потому вновь и вновь возникают войны, что один никогда не может до конца почувствовать, как страдает другой. Эрих Мария Ремарк
Ведь нужно уметь и проигрывать. Иначе нельзя было бы жить
Вероятно, каждый человек для одного бывает хорош, а для другого — плох
Вершина функциональности, вибрирующая, нервная взаимосвязь стали и резины — мотоцикл. Он — воплощение стремительности нашей эпохи; сгусток невероятной энергии. <…> Опьянение скоростью, это хорошо знакомое всем водителям чувство, когда ты пригибаешься к рулю, а мир буквально летит тебе навстречу, мотоциклист ощущает острее других. («О стиле нашего времени», 1923 перевод: Е. А. Зись, 2002).
Видимо, жизнь любит парадоксы: когда тебе кажется, будто всё в абсолютном порядке, ты часто выглядишь смешным и стоишь на краю пропасти. Зато, когда ты знаешь, что всё пропало, жизнь буквально задаривает тебя: ты можешь даже не пошевелить пальцем, удача сама бежит за тобой, как пудель
— Видите ли, нынешние немецкие писатели оказались в своеобразной ситуации: предшествующее поколение, к которому я отношу и себя, больше не существует. В сущности, эмигрировав из Германии, оно так и не вернулось на родину. (Ответ на вопрос: что происходит в современной немецкой литературе? начало 1960-х.).
Все гениальные идеи просты. Потому-то они так тяжело и даются. Эрих Мария Ремарк
Всё словно под водой. Какие-то неведомые существа. Напоминающие зомби, но с обостренным вниманием, чутье как ни у кого другого. С окружением связь утрачена. Во всем нечто чужое, и всё это разыгрывается на чужой сцене. Будто во сне: любое слово, произнесенное в том числе и кем-то из гостиничного персонала, производит какое-то недостоверное впечатление, все словно кем-то передернуто — тональность разговора, да и сами люди не те, почему-то кажется, что все мгновенно переменится и канет в Лету. Восприятие человечности, теплоты, подлинности — всё утрачено, всё переменилось — как на сцене, к тому же не самой лучшей… В общем, старт безо всяких иллюзий. Голая жизнь. Вокруг сплошные носители функций. Опасность вновь и вновь напоминает о себе. Когда ревет самолет, все смотрят вверх, чтобы уловить момент. Может, снова прилетел, чтобы сбросить бомбы. (Из дневника, июль 1952, Берлин).
Всё, что можно уладить с помощью денег, обходится дёшево. Эрих Мария Ремарк
Вчера у меня был долгий разговор с одним товарищем, вице-фельдфебелем Лейглом. То, что до сих пор представлялось мне чем-то неопределенным, приобрело четкие очертания. Это мысль о том, чтобы после окончания войны призвать молодежь Германии, эту великолепную, твердую как сталь молодежь, к борьбе с прогнившим и поверхностным в искусстве и жизни… Атака на устаревшие методы воспитания… Борьба за улучшение условий жизни народа, за проведение земельной реформы, и прежде всего борьба против угрозы милитаризации молодежи, против милитаризма во всех извращенных проявлениях… Ну и прежде всего стремление к внутренней правдивости и серьезности во всех делах, противостояние мелочности и низости при любых обстоятельствах. (Из дневника, 24 августа 1918).
— Вы не любите говорить о себе, не правда ли?
— Я даже думать о себе не люблю.
Густав Малер: Четвёртая симфония. Потрясающая человечность трогала до глубины души. Может ли быть ирония серьезнее и печальнее, чем здесь? В муках познания, этого якобы преимущественного права человека, потрясенный великой загадкой бытия, раздираемый необъяснимостью жизни, преследуемый темнотой одиночества, разбитый тупым «нет», которое издевательски смеется в ответ на все вопросы, когда познание натыкается на свои вечные границы; подхлестываемый поисками нераздельной связи с природой и бархатно-пурпурного счастья инстинкта; подобно деревьям и животным, оторванным от своих корней; воздевающий руки в вечной мольбе, — он, человек, Густав Малер, спустился с вершин одиночества и наблюдает со странной улыбкой, как люди едят, пьют, спят, радуются; смотрит, как они плачут и смеются над своими мелкими бедами и радостями, словно и нет никакой загадки и безысходно-печальных вопросов. И этой странной улыбкой пронизана вся Четвертая симфония, в центре которой образ простого человека, бюргера, окруженный туманной дымкой печальной и серьезной авторской иронии. (Ирония не означает издевки!) Но уже в адажио мы слышим его внутренние монологи, голос его души, и вот он, просветленный страданием и болью, находит в неземных аккордах последнее счастье, собеседника, вселенную. А в крещендо после тихой жалобы скрипок он словно воздевает руки к звездам, и восхождение к самому себе знаменует музыка глубокого звучания, полная страдания и гармонии! А этот добрый человек в заключительной части симфонии словно бы улыбается нам, покоряя наши сердца доброй печалью, как это умеют, кажется, только евреи, народ не знающий покоя, живущий в страдании (не кидайтесь на меня, фашисты!), и дарит удивительно умиротворяющее соло сопрано. Густав Малер, раздвоенный, ты — символ нашего времени! («Первый концерт музыкального общества», 1921, перевод: Е. А. Зись, 2002).
Дай женщине пожить несколько дней такой жизнью, какую обычно ты ей предложить не можешь, и наверняка потеряешь её. Она попытается обрести эту жизнь вновь, но уже с кем-нибудь другим, способным обеспечивать её всегда
Даже в самые тяжёлые времена надо хоть немного думать о комфорте. Старое солдатское правило
Деньги, правда, не приносят счастья, но действуют чрезвычайно успокаивающе. Эрих Мария Ремарк
Деньги — это свобода, выкованная из золота.
Для оскорблённого чувства правда почти всегда груба и невыносима
До чего же страшно любить женщину и быть бедным
До чего же теперешние молодые люди странные. Прошлое вы ненавидите, настоящее презираете, а будущее вам безразлично. Вряд ли это приведёт к хорошему концу
Его жизнь — голод, тюрьма, нужда и презрение. Потому что он хотел правды и говорил её: жестокую, беспощадную правду. Его произведения — крик из бездны. В них слышен голос человека, у которого все позади, который познал жизнь, для которого ложь человеческого существования стала мукой и он решил бросить ей вызов. Он стал крестоносцем правды, он защищал её, какой бы ужасной она ни казалась. <…> На борьбу за правду его судно вышло с сотней парусов, а домой вернулось со сломанными мачтами, разорванными парусами и тысячей пробоин. («Ханс Йегер», 1921., перевод: Е. А. Зись, 2002).
Если во что-то веришь, страдания не столь мучительны Эрих Мария Ремарк
Если мы любим друг друга, мы вечны и бессмертны, как биение сердца, или дождь, или ветер. И это очень много
Если мы перестанем делать глупости, значит, мы состарились
Если не предъявлять к жизни особых претензий, то всё, что ни получаешь, будет прекрасным даром
Если хочешь, чтобы люди ничего не заметили, не надо осторожничать
Если хочешь что-либо сделать, никогда не спрашивай о последствиях. Иначе так ничего и не сделаешь
Есть такое старинное солдатское правило: коли ничего не можешь сделать, постарайся хоть не волноваться
Женщина может натворить в своей жизни Бог знает что. Но одно-единственное слово всё перечёркивает: она была матерью
Женщина от любви умнеет, а мужчина теряет голову
Женщина, экономящая на себе, вызывает у окружающих только одно желание — сэкономить на ней ещё больше
Женщин следует либо боготворить, либо оставлять. Всё прочее — ложь. Эрих Мария Ремарк
Жизнь есть жизнь, она не стоит ничего и стоит бесконечно много
Жизнь не имела в виду сделать нас совершенными. Тому, кто совершенен, место в музее
Жить — значит жить для других. Все мы питаемся друг от друга. Пусть хоть иногда теплится огонёк доброты… Не надо отказываться от неё. Доброта придаёт человеку силы, если ему трудно живётся
Жить можно по-разному внутри себя и вовне. Вопрос лишь в том, какая жизнь ценнее
Запомни одну вещь, мальчик: никогда, никогда и ещё раз никогда ты не окажешься смешным в глазах женщины, если сделаешь что-то ради неё
И даже если есть всё (и человек, и любовь, и счастье, и жизнь), то по какому-то страшному закону этого всегда мало. И чем большим всё это кажется, тем меньше оно на самом деле.
Иногда умирает сотня людей и ничего не ощущаешь, а иногда — один, с которым в общем-то не многое тебя связывает, а кажется, будто это тысяча
Иной раз человеку кажется, будто он очень хитёр; именно тогда он обычно и делает глупости. Эрих Мария Ремарк
Каждое слово — золото. Каждая фраза — кристалл. Все в целом — религия. Не пьеса. Действующие лица: человек. Центральная фигура только одна: Фауст-Мефистофель. Они едины — две стороны одной медали, одного и того же человека: Гёте. Человека. Истинная пружина действий скрыта за видимыми событиями. Фаустовское, мечтательное начало, вечное стремление к познанию и истине. Откуда? Куда? Что есть жизнь? Кардинальный вопрос всякой философии. Вечные вопросы, попытка решить их всегда заканчиваются скепсисом или религиозным самообманом. И как результат этой неразрешимости — настойчивое стремление исследовать жизнь во всех её проявлениях, чтобы — кто знает — однажды бросить якорь в тихой гавани. („Фауст“. Трагедия Гёте», 1921, перевод: Е. А. Зись, 2002
Каждый диктатор начинает с того, что упрощает.
Каждый неизменно находится на пути к Богу. Весь вопрос в том, что человек под этим разумеет
Как мало можем мы сказать о женщине, когда счастливы. И как много, когда несчастны
Кто ничего не ждёт, тот никогда не будет разочарован. Тогда всё, что придёт потом, покажется вам приятной неожиданностью. Эрих Мария Ремарк
Кто слишком часто оглядывается назад, тот легко может споткнуться и упасть
Кто хочет удержать, тот теряет. Кто готов с улыбкой отпустить, того стараются удержать
Когда мне становится очень тоскливо и я уже ничего больше не понимаю, тогда я говорю себе, что уж лучше умереть, когда хочется жить, чем дожить до того, что захочется умереть.
Когда-нибудь в будущем несколько человек будут нажимать на кнопки — а миллионы умирать страшной смертью. Проблема войны состоит в том, что люди, которые её хотят, не ожидают, что на ней им придется погибнуть. А проблема нашей памяти — в том, что она забывает, изменяет и искажает, чтобы выжить. Она превращает смерть в приключение, если смерть тебя пощадила. Но смерть — не приключение: смысл войны в том, чтобы убивать, а не выживать. Поэтому лишь мертвые могли бы рассказать нам правду о войне. Слова выживших не могут передать её полностью, а фильмы иногда могут. Наше зрение более обманчиво, чем слово. («Зрение очень обманчиво», 1957, реревод: Е. Михелевич)
Когда человек боится, то обычно ничего не случается. Неприятности приходят именно тогда, когда их совсем не ждёшь
Когда у человека уже нет ничего святого, всё вновь и гораздо более человечным образом становится для него святым
Любить — это когда хочешь с кем-то состариться
Любовь — высшая степень растворения друг в друге. Это величайший эгоизм в форме полного самопожертвования и глубокой жертвенности
Любовь не зеркальный пруд, в который можно вечно глядеться. У неё есть приливы и отливы. И обломки кораблей, потерпевших крушение, и затонувшие города, и осьминоги, и бури, и ящики с золотом, и жемчужины… Но жемчужины те лежат совсем глубоко
Любовь не терпит объяснений, ей нужны поступки. Эрих Мария Ремарк
Любой город перестаёт быть враждебным, как только ты в нём поел и попил
Люди должны видеть и слышать то, что происходит с индивидами, поскольку сила их воображения не соответствует общепризнанным фактам, принимать её во внимание нельзя. Катастрофа привела к гибели пяти миллионов человек, но это вроде бы ничто — данное цифровое обозначение как бы лишено смысла. Но если я продемонстрирую вам одного-единственного человека во всем его совершенстве, вызову доверие к нему, его надеждам и трудностям, а потом ещё поведаю, как он умирает, — это навсегда останется в вашей памяти. (Из дневника, нач. 1950-х).
Люди ещё больший яд, чем алкоголь или табак
Люди живут чувствами, а для чувств безразлично, кто прав
Люди любят друг друга, и в этом всё. Это и есть самое невероятное и самое простое
Люди становятся сентиментальными скорее от огорчений, нежели от любви
Мир снова пребывает в блеклом свете апокалипсиса, запах крови и пыль недавних разрушений еще напоминают о себе. Но уже снова во всю мощь заработали лаборатории и фабрики, чтобы сохранить мир путём изобретения вооружений, с помощью которых можно взорвать весь земной шар. — Мир на земле! Никогда об этом не говорили больше и никогда не предпринимали во имя этого меньше, чем в наше время. (Из дневника 1950-е).
Мне казалось, что женщина не должна говорить мужчине, что любит его. Об этом пусть говорят её сияющие, счастливые глаза. Они красноречивее всяких слов. Эрих Мария Ремарк
Мне не лучше и не хуже. Мне никак
…Много лет тому назад, будучи в состоянии отчаяния, я собрался с мыслями и, преодолев последние колебания, отправил несколько своих стихотворений человеку, мнению которого суждено было решить мою судьбу — стоит ли мне пытаться продолжить свои усилия или же признать правоту окружающих меня людей, советовавших отбросить химерические идеи и поменять профессию… потом моя жизнь продолжилась, признаться, непросто было совладать с самим собой, но в результате я всё же написал книгу…[4] — В 1921 году Ремарк, усомнившись в правильности выбранного им пути, написал Цвейгу с просьбой дать беспристрастную оценку его писательских амбиций и достоинств, отправив несколько своих стихотворений. В ответном письме тот благожелательно оценил незнакомого автора. (второе письмо Стефану Цвейгу (1930-е, после успеха романа).
Мы за равенство только с теми, кто нас превосходит
Мы наслаждаемся знанием о сомнительности бытия как будоражащим дурманом, мы иннервируем им слегка прокисшее вино нашей сексуальности и превращаем его в игристое шампанское.
Словно бесформенный туман в осенней ночи, движемся мы в жестокости бытия, не зная, откуда и куда, — вечерний ветер, облако на небе имеют больше прав на существование, чем мы, — проходит столетие, но все остается без изменений, независимо от того, как мы жили. Будда или виски, молитва или проклятие, аскеза или разврат — все равно однажды нас всех зароют в землю, чему бы мы ни поклонялись: своему желудку или чему-то невыразимому, белой женской коже или опиуму — всё едино… («Финал», 1923, — перевод: Е. А. Зись, 2002)
Народ поэтов и мыслителей, каковым он никогда не был, оказался народом убийц и палачей. (из дневника, 1945).
… нашпигованная приборами панель — свидетельство компетентности, необходимое для любого честолюбивого водителя. Она должна выглядеть как центральный пост огромного вокзала; и чем меньше автомобиль, тем больше должно быть манометров, тахометров, часов, рычажков, переключателей, контрольных аппаратов и тысяч других штук. Даже если большинство из них не нужно или не работает — все равно не помешает и выгладит восхитительно серьезно, а это главное! Особенно по вечерам, когда приборная панель светится магическим синим или зеленым цветом, — она вызывает восхищение любого дилетанта. («Только не на своих двоих!»).
Нельзя привязываться к людям всем сердцем, это непостоянное и сомнительное счастье. Ещё хуже — отдать своё сердце одному единственному человеку, ибо что останется, если он уйдёт ? А он всегда уходит
Не следует затевать ссоры с женщиной, в которой пробудились материнские чувства. На её стороне вся мораль мира
Не страшно. Пока жив друг, ничто не страшно
Нигде ничто не ждёт человека, всегда надо самому приносить с собой всё
Никогда не предпринимай никаких сложных ходов, если того же можно достичь гораздо более простыми способами. Это одно из самых мудрых правил жизни. Применять его на деле очень трудно. Особенно интеллигентам и романтикам
Никогда не следует мельчить то, что начал делать с размахом
Ни один человек не может стать более чужим, чем тот, которого ты в прошлом любил
Ничего не принимайте близко к сердцу. Очень немногие вещи в жизни долго бывают важными
Но любой мир ничего не стоит, если нет мира в сердце. Эрих Мария Ремарк
Но тут во мне снова заговорил предостерегающий голос: «Не обольщайся! Быть человеком — значит покидать! Так, как ты любишь её сейчас, ты больше никогда не сможешь любить её! Ты хочешь увидеть, как умрет ваша любовь? Любовь, ставшая звездным часом, скоро обернется тоской! А если ты расстанешься с нею теперь, она навсегда останется твоей единственной любовью!». («Женщина с золотыми глазами», 1920, перевод: Е. А. Зись, 2002).
Обман должен быть простым. Сложные надувательства всегда кончаются провалом
Он — двухместный спортивный автомобиль, вытянутый, восхитительной формы и сказочно благородных линий; высокоскоростной, породистый, как борзые першинских кровей, с мотором, прошедшим долгую селекцию. Шасси — единый ровный сплошной рисунок, с неслыханной дерзостью уничтожающий все, что называется дугой, кривой и изгибом, освобожденный от банальности подножек и тривиального параллелизма крыльев и линии колес. Зато малогабаритный и нахально приземистый, горизонтальный, как брови рыбаков и охотников — людей, которым приходится много вглядываться в море и простор;… («Маленький автомобильный роман», 1926, перевод: Е. А. Зись, 2002).
Острота взгляда в этой книге (роман Эрнста Глэзера «Jahrgang 1902», 1928) необыкновенна; но удивительнее всего то, что так жестко и трезво написанное произведение обладает ещё теплотой и нежностью, оно замечательно жизненно и нигде, несмотря на всю безжалостность, не напоминает идейный скелет. Полнота происходит здесь не из-за фантазии, а из-за острого зрения. Книга Глэзера замечательна не только в литературном отношении, она неоценима как документ эпохи. («Год рождения — 1902-й», 1928., перевод: Е. А. Зись, 2002).
От оскорбления можно защититься, от сострадания нельзя. Эрих Мария Ремарк
— Очень трудно, сударыня, дать точное определение слову «декаданс». Мы склонны к полутонам, к переходным состояниям, к эстетическому очарованию. Мы скорее наблюдатели — в том числе и за собой — и в меньшей степени участники. Настроение — легкое, переменчивое, экзотическое, — значит для нас больше, чем чувства. Мы все воспринимаем как наркотик, все вокруг нас словно пропитано им. И женщины тоже. Наши предки любили чувством; мы — нервами. Для них целью было обладание, постоянное обладание; для нас обладание — ничто, возможность обладания — всё. Женщины для нас — золотисто-коричневый сладкий наркотик…
<…> но поверьте: самое прекрасное в любви — не конечный итог, самое прекрасное — прелюдия. Все то, что предшествует любви, все эти прощупывания почвы, несмелое продвижение вперед, просчитывание шагов, это по-кошачьи беззвучное скольжение, эта скрытая борьба партнеров — вот наивысшее наслаждение для нас. Для наших предков любовь была алтарем или пивной — в зависимости от обстоятельств; для нас она — фехтование на звонких рапирах в старом венецианском зале, где свечи отблескивают на зеркальной серебристой стали, а на стенах лоснится старая парча… («Декаданс любви», 1923. перевод: Е. А. Зись, 2002).
Первый человек, о котором ты думаешь утром и последний человек, о котором ты думаешь ночью — это или причина твоего счастья или причина твоей боли
Писательство — это на десять процентов талант и на девяносто процентов задница
Пока тебя мучает множество вопросов, ты ни на что и не способен. И только когда уже ничего не ждёшь, ты открыт для всего и не ведаешь страха
Пока человек жив, ничего не потеряно
По мнению моего врача, я должен выбрать между дальше жить или дальше писать… И, как подобает старому трусу, я, конечно, выбрал «писать». (письмо Рут Мартон, 1967).
Помните, ваша опора — в вас самих! Не ищите счастье вовне. Ваше счастье — внутри вас. Будьте верны себе
Последний, кто может действительно оценить фильм, снятый на основе какой-то книги, — это, вероятно, сам автор книги. Когда я 28 лет назад впервые увидел фильм «На Западном фронте без перемен», он вызвал у меня смешанные чувства. Я восхищался постановкой батальных сцен, но исполнители ролей казались мне чужими, я никак не мог идентифицировать их с людьми, оставшимися в моих воспоминаниях. Они были другими: у них были другие лица, и они по-другому себя вели.
Нынче происходит нечто противоположное. Странная колдовская сила втиснула впечатление от фильма между моими воспоминаниями и персонажами книги. Фильм перемешал актеров-исполнителей и людей, сохранившихся в моей памяти, причем воспоминания часто занимают лишь второе место. Когда я теперь думаю о персонажах книги, то перед глазами возникают в первую очередь лица исполнителей ролей в фильме, и только если я глубже покопаюсь в моей помутневшей памяти, возникнут люди той поры, какими они были на самом деле. Фильм живее. Зрение может быть очень обманчивым. (— «Зрение очень обманчиво», 1957, перевод: Е. Е. Михелевич, 2002).
Потом начались луга, зеленые луга, распростершиеся под солнцем, словно готовая отдаться женщина. («Цезура», 1925, перевод: Е. А. Зись, 2002).
Разум дан человеку, чтобы он понял: жить одним разумом нельзя. Эрих Мария Ремарк
Рио-де-Жанейро <…> был скован белым молчанием, на пляже беззвучно лежала волна прибоя, как небрежно брошенный у края моря кусок кружева, резные листья пальм, большие и молчаливые, словно врастали в жаркий полдень. («Тот час», 1924, — перевод: Е. А. Зись, 2002).
Родиться глупым не стыдно; стыдно только умирать глупцом
Самая большая ненависть возникает к тем, кто сумел дотронуться до сердца,а затем плюнул в душу
Странное дело. Самые естественные вещи вгоняют человека в краску, а подлость — никогда
Свободен лишь тот, кто потерял всё, ради чего стоит жить
Сегодня автомобиль казался ей спортивным; завтра — слишком буржуазным; с утра не годилось пальто, вечером — костюм. Лимузины скучны, в открытом автомобиле дует, кабриолеты — банальны…
Друзья, к чему перечислять страдания Билли! Это ведь страдания каждого из нас, это — страшная трагедия мужчин-автовладельцев: чужой автомобиль всегда удобнее, элегантнее и лучше, другой водитель всегда смелее, ловчее, опытнее, но — между нами — от этого есть только одно средство: никогда не ездить с одной и той же женщиной больше одного раза. Уже во второй поездке начинаются сравнения.
Ведь согласитесь: мужчина за рулем всегда в проигрыше. («Билли», 1927, перевод: Е. А. Зись, 2002).
Сердце, однажды слившееся с другим, никогда уже не испытает того же с прежней силой
Слова, сказанные в темноте, не могут быть правдой. Для настоящих слов нужен яркий свет.
Смеяться ведь лучше, чем плакать. Особенно если и то и другое бесполезно
Стань богаче других, если тебя злит их богатство. Эрих Мария Ремарк
Судьба всегда имеет подлость прятаться за мелочами и подстерегать в самых неожиданных местах. Идешь себе, ничего не подозревая, и вдруг попадаешь ногой в капкан, спрятанный под гиацинтами, кротовыми кучками, детским бельем и прочими буколически душевными приметами жизни. Это как история с турком, единственным уцелевшим во время кораблекрушения пассажиром, который приехал домой, решил принять ванну, потерял сознание и утонул. («Вращение вокруг Феликса», 1926 перевод: Е. А. Зись, 2002).
Счастье — самая неопределённая и дорогостоящая вещь на свете
Так бывает всегда: только мелочи объясняют всё, значительные поступки ничего не объясняют
Такт — это неписаное соглашение не замечать чужих ошибок и не заниматься их исправлением
Так уж человек устроен. Не успеет избавиться от одной опасности, как опять готов рисковать.
Твой человек не тот, кому “с тобой хорошо”: с тобой может быть хорошо сотне людей. Твоему “без тебя плохо”. Эрих Мария Ремарк
Только если окончательно расстанешься с человеком, начинаешь по-настоящему интересоваться всем, что его касается. Таков один из парадоксов любви
Только идиоты утверждают, что они не идиоты. Противоречить им бесполезно
Только не на своих двоих!» — вот девиз жителей современного крупного города. («Только не на своих двоих!», 1925, перевод: Е. А. Зись, 2002).
Только несчастный знает, что такое счастье
Только не подумайте, что немецкая молодёжь из патриотических чувств страдает и погибает за «кайзера и рейх». Это чувство может изливаться только из ваших сердец. Патриотизм декларируют исключительно спекулянты, наживающиеся на войне, а также те, кто востребован ею. Кроме того, патриотизм, коим вы заполняете газетные полосы, есть признак геройства, но не свободы духа. Разве это достойный шаг, если я жертвую своей жизнью во имя абсурдной идеи, рассчитываясь за глупости государственных деятелей, во имя человека, которого уже давно отвергаю? Разве эта война не есть безумное извращение естественного положения вещей? Меньшинство диктует, приказывая подавляющему большинству — а теперь всем на войну!.. Можно ли поверить в реальность происходящего? (дневник, лето 1918).
Только не это. Остаться друзьями? Развести маленький огородик на остывшей лаве угасших чувств? Нет, это не для нас с тобой. Так бывает только после мелких интрижек, да и то получается пошловато. Любовь не пятнают дружбой. Конец есть конец
То, что не можешь заполучить, всегда кажется лучше того, что имеешь. В этом и состоит романтика и идиотизм человеческой жизни
Ты можешь превратиться в архангела, шута, преступника, и никто этого не заметит. Но вот у тебя оторвалась, скажем, пуговица, и это сразу заметит каждый. До чего же глупо устроено всё на свете.
Ты хочешь знать, как быть, если ты сделал что-то не так? Отвечаю: никогда не проси прощения. Ничего не говори. Посылай цветы. Без писем. Только цветы. Они покрывают всё… Даже могилы.
Удивительно, как начинаешь понимать других, когда самому подопрёт. А пока тебе хорошо живётся, ничего такого и в голову не приходит
У меня такое чувство, будто я оказалась среди людей, которые собираются жить вечно. Во всяком случае, они так себя ведут. Их настолько занимают деньги, что они забыли о жизни
Фон дер Вринг мягок и человечен, его книга — книга рекрута: её действие лишь один раз переносится в район жестоких боев, но зато он дает исчерпывающую картину жизни в гарнизоне и за линией фронта в чрезвычайно хорошо написанных главах, имеющих высокую художественную ценность и обнаруживающих в жизни этого сообщества человечность, товарищество, юмор и иронию, что привносит совершенно особую теплоту, потому что знакомит с жизнью отдельных характеров и типов, в то время как война образует только фон и не заслоняет собой все. («Пять книг о войне», 1928., перевод: Е. А. Зись, 2002).
Характер человека по-настоящему можно узнать, когда он станет твоим начальником
Хорошая память — основа дружбы и гибель любви
Человек велик в своих замыслах, но немощен в их осуществлении. В этом его беда и его обаяние. Эрих Мария Ремарк
Человека теряешь только тогда, когда он умирает
Человек может строить и развивать свои отношения с другим и постепенно выстраивает целое здание, которое становится таким высоким, что его потом трудно демонтировать.
Чем примитивнее человек, тем более высокого он о себе мнения. Эрих Мария Ремарк
Черепаха… Странно приковывающим был её вечный взгляд из-под морщинистых век. Казалось, вокруг них должны расти хвощи и стрелолисты, которые некогда сотрясали ихтиозавры и гигантские ящеры. Но когда животное неуклюже тыкалось в кусочки мяса, оно было похоже на бедную, старую женщину, которая, погрузившись в свои мысли, торопливо поглощает обед. («Гроза в степи», 1924, перевод: Е. А. Зись, 2002
Чтобы что-то понять, человеку нужно пережить катастрофу, боль, нищету, близость смерти
Что может дать один человек другому, кроме капли тепла? И что может быть больше этого
Цепь коричневых холмов раскинулась за гасиендой, словно сброшенная монашеская ряса. По холмам взбирались гнущиеся от ветра кусты ежевики. Вокруг холмов были песчаные лагуны, в которых поблескивала серая соль. Потом начиналась степь, покрытая травой и дрожащей раскалённой дымкой. («Гроза в степи», 1924. перевод: Е. А. Зись, 2002).
Энгельке был маляром, художником, солдатом. Вышел из низов. Должен был сам завоевывать, сам исследовать каждый гран роста своего «Я» в глубину и ширину, познать ритм Вселенной, найти свое мироощущение; он должен был сам пробиваться сквозь нагромождение традиционного, сквозь путаницу привычного, сквозь символику предшественников и неподвижную фалангу слов, — к неповторимому переживанию своего «Я», которое, словно река в море, впадает в неизмеримые просторы космоса. Из каменоломни жизненных тайн его дрожащие от нарастающего экстаза руки выламывали глыбы темных, первородных чувств и под ударами молота мысли и творческой воли превращали их в слова-кубы и картины-здания, поражающие мощью, смелостью и первозданностью. Тобой овладевает стремление творить, с блеском, криком и звоном оно обрушивается на тебя ураганом, круговоротом вселенского «Я». Здесь нет печальной лирики прошлого, нет стремительности экзальтированного экспериментально-экспрессионистского стиха, здесь царит дух нашего времени, в этих стихах слышны свистки сирен, шум заводов, грохот трамваев, звуки прибывающих поездов; здесь присутствуют такие непоэтические вещи, как полицейский, фабрика, девочки, локомотив, гавань, доки, автомобили, небоскребы, казармы, увиденные с непосредственной гениальностью, и можно только удивляться и удивляться: неужели ничего не изменилось?.. Разве все эти вещи внезапно не приобрели мрачную отчужденную красоту, не обратились в мощный танцевальный ритм, который отовсюду обрушивается на нас с бессловесной угрозой, — ритм нашего времени? («Геррит Энгельке», 1921, перевод: Е. А. Зись, 2002).
Эта книга (роман Арнольта Броннена «Film und Leben. Barbara La Marr», 1927) похожа на киностудию — она полна будоражащей лихорадки стеклянных залов; в ней есть шум и гам, блеск и свет, тысячи павильонов и закоулков, бесчисленные героические, трагические, смешные декорации — наполовину построенные, наполовину уже опять сломанные, — рабочие, кулисы, режиссеры, юпитеры, темп, блаженство и страдания, — она полна жизни. Подобно ракете, проносится над всем этим траектория чьей-то жизни и изменяет все, что оказывается рядом: ослепляет, ошарашивает, притягивает, сжигает, калечит себя самое — и вдруг заканчивается нежно, очаровательно, мягко, одним из волшебных вечеров, где-то между здравствуй и прощай, и ты не знаешь, конец это или только начало… («Барбара ля Марр», 1928, перевод: Е. А. Зись, 2002).
Это — Джек Лондон. Феномен, ворвавшийся, подобно урагану, в устоявшуюся писательскую традицию. Он плевать хотел на вдохновение и идею, он ни капельки не заботился о лирическом настроении, интеллектуальном содержании, эстетике и всех остальных атрибутах литературы, как бы они ни назывались; он просто садился и начинал рассказывать про свою жизнь, литература было для него не «даром», не «божественным провидением», она была просто профессией, которая его кормила, и ничем больше; он каждый день писал свои «сто строк», ни на одну больше, ни на одну меньше, — и, несмотря на это и благодаря этому, возникало произведение, такое страстное, такое напористое, полное приключений, удивительно образное и захватывающее, которое открывало новые миры и, подобно омолаживающей буре, врывалась в дряхлую, погруженную в психоанализ литературу. («От «устричного пирата» до писателя», 1926 перевод: Е. А. Зись, 2002).
Это страстное произведение о женщине, этот дневник, полный беспощадной правды, эта печальная молитва, эта потрясающая книга, полная слез и страдания, роман «Больная любовь» («Syk kjærlihet», 1893). <…> Это не художественная литература в прямом смысле; это произведение не похоже на традиционный роман, что, вероятно, будут отмечать многие. Это — бормотание, трепет, крик, мука, рыдания, это — дрожащая, обнаженная человеческая душа, слабая и страдающая, маленькая и по-настоящему великая. Подлинная история человека, которая несомненно потрясет читателя. Кто ещё перенес столько страданий, кто ещё так любил, кто ещё так беспощадно говорил правду о самом себе! Единственным желанием Йегера была публикация этого главного его труда, чтобы жизнь его не оказалась совершенно бесцельной, существование — совсем бессмысленным, борьба за правду — напрасной. <…>
Ханс Йегер отважился сказать всю правду. Это уничтожило его. Внешне. Но он ещё найдёт соратников. В будущем, которое для нас всегда надежда. («Ханс Йегер»).
Эхнатона, декадансного, немного извращенного египетского фараона, который любил солнце и юношеподобных отроковиц. («Натюрморт», 1923, перевод: Е. А. Зись, 2002).
Я, между прочим, ссорился с каждой. Когда нет ссор, значит, всё скоро кончится
Я ничего не имею против приключений, и ничего — против любви. И меньше всего — против тех, которые дают нам немного тепла, когда мы в пути. Может быть, я немножко против нас самих. Потому что мы берём, а взамен можем дать очень немногое
